«Я получил то, о чём мечтал более всего: я, Божией милостию, священник.»
Коренной житель Хельсинки, богослов, популярный духовник и пастырь, супруг и отец, протоиерей Тимо Лехмускоски, согласился рассказать о своём пути к Православию, полувековых перипетиях церковной жизни в столице Финляндии. Многое из рассказанного им помогает лучше понять вызовы, с которыми столкнулась Православная церковь в Финляндии в послевоенное время, особенности приходской жизни, где были во многом удалось воплотить в жизнь решения Собора Русской Православной церкви 1917-1918 годов, в особенности, в области соборного управления приходом. Живые портреты финляндских архиереев рубежа веков, дают возможность увидеть первосвятительское как сугубую ответственность и вызов человеческой слабости. В своих воспоминаниях о. Тимо увековечивает память многих и многих представителей духовенства и мирян, трудами которых Финляндская Православная церковь продолжает оставаться духовным пристанищем для людей различных политических убеждений, национальностей и культур. Русскоязычная служба информации Финляндской Православной церкви выражает о. Тимо искреннюю благодарность за откровенный рассказ и желание донести до потомков историю лиц и событий, в которых Господь привёл его принять участие.
Интервьюировал Владимир Сократилин
4 августа 2017
Хельсинки
Расскажите, пожалуйста о себе? Я слышал, что когда-то Вы сами избрали Православие? Что или кто послужили причиной такого выбора?
Я – протоиерей Тимо Лехмускоски и являюсь 3-м священником Православного прихода Хельсинки на покое. К сожалению, ввиду физической болезни, я слишком рано вынужден был выйти на пенсию. Я – коренной житель Хельсинки, родился в 1943 году, в канун Богоявления. По матери, Маргарете Эберт, у меня в роду Эберты (Ebert). Один из них был канцлером Веймарской республики (Friedrich Ebert, Первый рейхсканцлер Германии после Ноябрьской революции 1918 г., первый президент Германии (Веймарская республика, 1919—1925), а также первый в истории Германии демократически избранный руководитель государства – В.С.). Он был наш родственник. Мама родилась в Финляндии, хотя и была германской гражданкой. После прихода Гитлера к власти она была вынуждена отказаться от гражданства, потому что не могла с этим примириться. Он говорила со мной по-шведски, поэтому мой родной язык – шведский, и я самоидентифицирую себя, хотя и довольно неуверенно, как шведоязычный финн…
Она вышла замуж за отца, Каарло Унтамо Лехмускоски, который был гельсингфорсцем во многих поколениях. Через мать отца во мне есть капля и еврейской крови. Кто-то из её предков был евреем, хотя её считали полячкой. Я слышал в России бытует мнение, что хоть и на 100-ю часть, а, всё равно — жид. Так что, по тем меркам… Папа занимался коммерцией, и в лучшие времена у него было три магазина колониальных товаров в Хельсинки. От них осталась только память, да и та уже поистёрлась…
Семья была лютеранской, хотя и не слишком религиозной. «Дом, Религия. Отчизна» — под этим девизом и жили. Именно так, «Религия», не «вера». Отец был очень правых убеждений, и лютеранство было частью их.
При этом у мамы и была сестра Моника, которая была замужем за Николаем Пешковым. Он был братом известного ”Антти Коневецкого” («Konevitsan Antti», послушник Андрей (Пешков) — последний из остававшихся в живых насельников братии Коневецкого монастыря, оказавшейся в послевоенные годы в эвакуации в Финляндии, скончался в Валаамском монастыре в Хейнявеси в 1991 году – В.С.). В нашей семье все были, как лучше сказать…. Отец прошёл все войны, состоял в Охранном корпусе Финляндии (фин. «suojeluskunnat», швед. «skyddskår» — полувоенная организация-ополчение основанная еще до объявления независимости Финляндии в 1917 г., фактически самомобилизованная в годы Гражданской войны в Финляндии как для защиты закона и конституции, так и для сопротивления агрессору — В.С.). Мама служила «лоттой» (швед. Lotta Svärd — женская военизированная организация в Финляндии, действовавшая в период с 1919 по 1944 г. – В.С.). Так, несмотря на то, что в роду и были Пешковы, наша семья была настроена очень анти-русски… Как-то мирились, хотя напряжение и существовало. Отчасти, надо признать, в этом была вина и самого Николая, бывшего довольно напористым «казаком».
В гимназические годы я сам заинтересовался вопросами веры. Стал много читать и плохо учился, потому что читал совсем не то, что было нужно, не школьные дисциплины. В одной школе со мной учились несколько православных и один католик – большая редкость в те годы. Сейчас их больше, а тогда было всего несколько тысяч. Лютеранское религиозное воспитание было таким, что границу между христианами и папистами проводили достаточно резко. Православие тогда тоже не было в особенном почёте… Из всех учителей только один – ректор гимназии, сам лютеранский священник и гуманист, симпатизировал Православию. С ним я и беседовал, потому что начинал в богословском смысле уходить от лютеранства. Именно мой ректор дал мне, своего рода, толчок к знакомству с Православием, хотя и говорил, что я Лютеранскою церковь едва знаю… Римо-Католичество я себе более или менее представлял, а вот, о Православии знал совсем немного. Тогда и прочитать-то, собственно, было негде, книг соответствующих не было. Благодаря ректору я стал интересоваться Православием, но учиться я поступил на лютеранский богословский факультет.
В то время это была довольно типическая ситуация: скромный ученик-католик Олави Стефани мог рассказывать о своей вере, а православные – ни словом. Молчок. Если я что-то и спрашивал, ко мне относились с подозрением. Мой первый опыт был, что православные живут в каком-то своём гетто. Это был конец 1950-х – начало 1960-х гг. Если я помню правильно, то оба этих школьных приятеля, и католик, и православный, из которых один был даже моим одноклассником, были с русскими корнями…
Я пытался познакомится с Православием. Ходил в православную церковь, даже вызвал на разговор кого-то из отцов, то ли священника, то ли диакона – сейчас уже не помню, но и он отнесся ко мне с подозрением. В то же самое время, в католической церкви меня встретили открыто и информативно. Так, я подхватил, как говорят в Англии «romans fever», т.н. «римскую лихорадку». Уже по окончании гимназии, в студенческие годы я дважды бывал в Риме. В те годы там как раз проходил Второй Ватиканский собор, он же шёл несколько лет (Второй Ватиканский собор 1962-65 гг. был реакцией на кризисное положение в Римо-Католической церкви. Принятые на нём соборные определения и последующие реформы вызвали весьма значительные изменения в жизни Католической церкви — В.С.). Тогда ещё духовенство заметно выделялось на улицах города. Не только монахи или монахини, а священники тоже. Я ехал по всей Италии автостопом… Священники сидели в кафе и на улицах. Тогда я думал, что вот таким должен быть священник! Было с чем сравнивать — с галстуками! В те годы в Финляндии ещё практически не видно было этих рубашек для духовенства с особым воротничком. Наверно ещё более сильное впечатление я получил бы, если бы поехал в Грецию… Но я не грекофил, скорее наоборот. Мне всё же удалось видеть своими глазами уходящую церковную культуру Италии. Сегодня священника на улице и не узнаешь…
О Православии я беседовал с преподавателем основ религии, который симпатизировал Православию. Он настаивал, что прежде чем куда-то кидаться, необходимо всё подробно разузнать. Хотя, как я уже говорил, семья была радикально-правых взглядов – «Дом. Религия. Отчизна.» — религия в ней играла самую незаметную роль, она просто формально обозначалась…
Богословие я решил изучать в Хельсинкском университете. Это было начало 1960-х, а защитился я только в 1971 году. Как студент я был таким «долгостроем»: много чем занимался помимо учёбы, да и учился-то не слишком усердно. Однако, чем дальше я учился, тем увереннее осознавал, что Лютер и лютеранство — не моё.
Закончил учёбу я уже православным. В те годы Православие практически никак не было представлено на богословском факультете. Патристика (наследие святых отцов и учителей церкви – В.С.) не изучалась никак. Моим научным руководителем был экуменист, ставший впоследствии католиком, профессор Сеппо А. Тейнонен (финляндский богослов, профессор экуменики Богословского факультета Хельсинкского университета в 1966-1970 гг., запоминающийся и популярный преподаватель и исследователь, оставивший заметный след в финляндском богословии. В 1987 году оставил пасторское служение в Евангелическо-Лютеранской церкви Финляндии и присоединился к Римо-Католической церкви – В.С.). С ним мы говорили о Православии, но не более того.
То есть на факультете у Вас фактически не было единомышленника, с кем можно было бы поговорить о Православии?
Нет… В богословском смысле нет. Кирилл Борисович Глушкофф (коммерсант, уроженец г.Терийоки, принимавший деятельное участие в жизни православного прихода Хельсинки, ныне покойный — В.С.) был хорошим собеседником, Царство ему Небесное… Ему я благодарен, и его супруге Марианне (Марианна Фликенберг-Глушкофф — В.С.).
Как всё это могло случиться, ведь богословский факультет Хельсинкского Университета был насквозь пропитан идеями Лютера?
Был, был… Именно поэтому-то я всё отчётливо и осознал. Там были две группы: сторонники либерального богословия, благодаря которому в особенности в экзегетике не осталось ничего от христианской веры, и фундаменталисты, что тоже — невкусно. И потом, я из собственного интереса стал заниматься наследием Лютера. По-моему, он — ужасен. Я уже тогда так считал. В те годы некоторые римо-католические богословы ещё могли сказать правду о Лютере: «Лютер, в тебе ничего святого!» (цитируются слова австрийского доминиканца, субархивиста при Папском престоле, католического историка и палеографа Генриха Денифле (Heinrich Denifle): «Лютер в тебе действительно нет ничего божественного» — В.С.) или «Миру, христианству и самому Лютеру было бы лучше, если бы его вовремя сожгли на костре» (парафраз неизвестного автора на слова самого Лютера о причине его протеста: «Лучше бы мне было сгореть на костре, чем так гнить заживо» — В.С.). Сейчас я под этим бы не расписался, но тогда это не могло не сказываться. Финляндские католические священники, которых я знал, такими не были.
Когда я узнал Католичество уже достаточно хорошо, или, лучше, относительно хорошо, я познакомился с экуменическим центром в Мюллюярви, с униатами. Отец Роберт де Калуве (Robert de Caluwé) служил там тогда уже очень давно, а отец Теодор Ронер (Theodor Rohner) – несколько лет, пока получил назначение в Бразилию. Отец Теодор ещё жив, и живёт у себя на родине, в Австрии. Был ещё священник Гю Барбиер (Guy Barbier) – тоже уже покойный, но он не долго был униатом, больше был священником латинского обряда. С этими отцами я общался и через них, в большей степени, познакомился с православной богослужебной жизнью. До этого я бывал в Успенском соборе на церковно-славянских службах, в то время, в Свято-Троицкой церкви на финских службах, которые мне очень нравились и меня восхищали, но я ничего не понимал в происходящем. С тем богословским багажом, который у меня к тому времени был, это было невозможно.
Ещё одним фактором обращения именно к Православию было то, что для меня Римо-Католичество имеет всё-таки слишком много общего с Протестантизмом.
Ну и потом, хотя это вряд ли имело решающее значение, я в гимназические годы много читал о религии вообще, в том числе и о буддизме, однажды один из моих одноклассников, сам — атеист, кстати, или, скорее, агностик, посоветовал мне «Братьев Карамазовых». Уже в первое чтение у меня вызвал отторжение весь этот великорусский мессинанизм, но мысли иеромонаха Зосимы запали в душу. В те годы я считал их едва ли не официальным учением Православной Церкви. Позднее в Православии я нашёл многие из тех элементов.
Если быть в достаточной степени реалистом и циником, я не уверен, но может быть всё-таки… В школьные годы я познакомился со сборником стихотворений отца Аари Суракка ”И в одиночестве – Божие благословение” (о. Аари Суракка – протоиерей, богослов, преподаватель Духовной семинарии писатель и поэт – В.С.). Он пробудил во мне такую тягу к священническому служению… У него есть такие строки: «Я горю быть священником, возносящим пред алтарём благовонную чашу». Когда в гимназическом возрасте читаешь такое, представляется, что именно так оно всё и должно быть.
Потом, я ведь уже учился на факультете и должен был стать пастором. Всё должно было закончиться как-то так. В какой-то мере, на реализацию моего священнического призвания повлияло то, что я влюбился безоговорочно и остаюсь влюблённым до сих пор всё так же слепо, хотя может быть и не так слепо, но в ту, которая является моей супругой. Это было трудно совместимо с католической традицией целибата духовенства. Я говорю, как на исповеди, я не прошёл этого испытания, что называется «до дна». Но это могло послужить одним из мотивов…
А что именно Вас тогда в Православии восхищало? Что нравилось?
В теории всё это казалось, так сказать, очень романтично. Но я, наверное, скажу, что это была та преемственность, важность которой я осознал уже на примере Католичества. Православие тогда показалось более близким к жизни, более подлинным. Хотя в Католической церкви после II Ватиканского собора были проведены очень важные и нужные реформы, но, как мне кажется, с ними перегнули палку и кинулись в другую крайность… Ну, вот, через этих отцов из Мюллюярви…
А потом явились две ключевых фигуры – обе православные…
Я женился в 1967, и мы оба были очень разочарованы в лютеранстве. Я его никогда толком и не воспринял, а супруга – она в молодые годы даже участвовала в молодёжной работе лютеранского прихода. Будучи студентом, я поступил на работу в Иоанновский приход Евангелическо-Лютеранской церкви в Хельсинки, где и познакомился с Тарьей (Тарья Лехмускоски, супруга о.Тимо – В.С.). Даже не столько разочарование в лютеранстве само по себе привело к такому результату… Я могу говорит только за себя, а с моей стороны с лютеранством возникли проблемы уже богословского порядка.
Так вот, тогда в контексте молодёжной работы, мы познакомились вдохновителем собиравшейся в Хельсинки Русской молодёжной группы Кириллом Глушкоффым и его будущей супругой Марианной. Эти люди на практическом уровне ввели нас в Православную церковь. Всё началось с совместных встреч групп молодёжи. Потом Кирилл сказал, что грядёт какой-то большой православный праздник и пригласил нас в Успенский собор на церковно-славянскую службу. Там он нам что-то объяснял. Потом были пасхальные обеды и иные встречи, и понемногу мы стали входить в Церковь. С ними мы ездили в Валаамский монастырь в Хейнявеси, где я первый раз побывал ещё школьником, лет двенадцати.
На каком языке вы общались в кругу Русской молодежной группы?
Нам всегда помогали переводом и Кирилл, и Марианна, они говорили по-фински, да и все там говорили по-фински. Между собой – по-русски, да, а так по-фински и, при необходимости, по-шведски тоже…
В эту русскую молодёжною группу я и влился. Нужно сказать, что им едва-ли было просто. В приходе к ним относились с подозрением, именно из-за их русскости. Кирилл рассказывал об этих спорах в том ключе, что не надо на них обращать внимания… Руководство Хельсинкского прихода, или сказать лучше, прихожане-финны относились к этому кружку враждебно. Странно во всём этом то, что отец Александр Корелин (впоследствии священник и настоятель Православного прихода Хельсинки — В.С.) был тогда ещё диаконом, отец Михаил Крысин был протодиаконом… Что-то имело место по линии Приходского совета и совета Уполномоченных прихода. Епископ Александр (Александр (Карпин), епископ Хельсинкский в 1945-1966 гг. — В.С.) держался отдалённо – ни в что не вмешивался. Пожилой, уставший человек, хотя, по моим представлениям, и довольно духовный. Нельзя здесь не вспомнить отца Тапани Репо (он же о. Стефан Репо, 3-й священник Хельсинкского прихода, назначенный специально для окормления финноязычной паствой — В.С.) – очень оригинальный человек. Настоятелем был отец Касанко (прот. Михаил Касанко, настоятель Хельсинкского Православного прихода в 1941.1977 гг. — В.С.), который был сам по происхождению русский, но был вынужден балансировать между разными группами…
Душой Русской молодёжной группы оставался Кирилл. Вместе собирались Глушкофф, Фликенберг, Денисовы, Хелена Никканен, Лацкай, братья Талыпины, Соболефф, Хелена Павински, Мария Крюгер, многих уже нет в живых… Группа не определялась границами одной юрисдикции (имеются ввиду приходы Финляндской Православной церкви и Московского патриархата в Хельсинки – В.С.).
Мы бывали на их встречах со середины 1960-х годов, главным образом, по какому-либо случаю: там могли представляться и обсуждаться доклады, ставились любительские спектакли, устраивались выставки, совершались совместные паломничества. Собирались, как правило, на Liisankatu, но на моей памяти была встреча и в зале Brahen на Korkeanvuorenkatu.
Скажите, а Вам не было трудно продолжать учёбу на лютеранском богословском факультете в то самое время, как у Вас стало формироваться православное самосознание? Вы, ведь, и читали-то, наверное, больше факультативную литературу?
Да… Да, и к экзаменам тоже старался читать что-то ещё, помимо протестантской классики. Если конечно возможность предоставлялась. Мне это не казалось трудным. Уже в первые годы учёбы я прослыл симпатизирующим католицизму — крипто-католиком (русс. тайный католик – В.С.), как тогда говорили. В собственно протестантском смысле я разделял идеалы т.н. Высокой церкви, например, в литургическом плане. Потом, изучая богословие, я понемногу стал осознавать, что речь идёт лишь о форме без содержания. Зачем совершать элевацию (лат. elevatio – возношение Святых Даров на евхаристическом каноне — В.С.), если по окончании богослужения дары сливаются в канализацию? Я начинал крипто-католиком, а позднее стал открыто-православным.
С сокурсниками особых проблем не было, только фундаменталисты восприняли моё решение в штыки и то не все. Они видели, что моё уважение к классическому Христианству не ведёт к отрицанию догматов Святой Троицы, рождения от Девы и Воскресения, что нас скорее даже объединяло. Однако, как только я начинал говорить, как говорю и до сих пор, о Лютере или протестантском учении о человеке – это нас разделяет. Конечно, меня считали странным или с особенностями, но относились ко мне без оттенка враждебности, кроме как радикальные фундаменталисты.
Цитируя слова человека, которого я люблю и глубоко уважаю, моего ученика и духовного сына Пекки Метсо (научный сотрудник православного отделения богословского факультета Восточно-Финляндского университета – В.С.) на каком-то экуменическом богословском семинаре, где обсуждались ключевые вопросы христианской веры: «Как считает мой духовник, нас разделяют лишь два небольших момента: учение о Боге и учение о человеке». По-моему, так оно и есть! Многие протестанты не имеют понятия о том, что Лютер, следуя Августину, на самом деле говорил по этим вопросам. Кроме того, они не хотят и отказываются это признавать. Труд его «О рабстве воли» (1525 г.) издан по-фински, но, судя по всему, никто его серьёзно не воспринимает. Однако, это тоже Лютер? Я имею ввиду учение о предопределении…
Как, отец Тимофей, родители отнеслись к Вашему интересу к «ryssänkirkko»?
Это – отдельная история. Они не говорили ничего, пока я только интересовался. Они оба были более обеспокоены моими католическими симпатиями. Помню, когда я первый раз принёс икону в дом, мама сказала: «Отцу это вряд ли понравится». У меня тогда была своя комната. Однако, когда в один прекрасный день я пришёл домой и сказал, что вчера мы присоединились к Православной церкви, атмосфера дома стала, как на похоронах. Отец проворчал: «Смотри-ка, религия отца не годится», а мама – плакала… С годами их позиция менялась.
Вы были уже женаты, когда Вы с супругой обратились в Православие?
Да нас уже венчали в Лютеранской церкви, а потом ещё и православным чином. У нас была уже маленькая дочь. Это было начало 70-х годов.
Дожили ли Ваши родители до Вашего рукоположения во священники?
Конечно, конечно. Отец уже на смертном одре в Мариинской больнице представлял меня медсестре: «Мой старший сын – протоиерей!». Отец очень ценил общественный статус, и потому не совсем правильно понимал статус митрополичьего секретаря. Он думал, что это что-то значит. С годами он стал более открыт к Православию: следил за новостями, читал «Православную весть» («Ortodoksiviesti» — периодическое издание Православного прихода Хельсинки – В.С.) и так далее.
У мамы ситуация была несколько иная. Он была косвенно знакома с православной верой через мужа сестры. С годами она уже готова была обратиться, но отец запретил… Я был у её смертного одра. Я не мог уже её миропомазать – она была без сознания, и говорили, что с ней больше нет никакого контакта, но, как я признался митрополиту и рассказывал потом духовенству, когда я прочитал молитву «Отче наш» по-шведски, она ответила: «Аминь». И я прочитал ей отпустительную молитву по-шведски. По мнению Владыки, она умерла православной. Я знал, что он хотела стать православной…
Хотя я не выношу Лютера и почти, можно сказать, враждебен протестантству, я никогда не испытывал ничего подобного по отношению к самим протестантам. И уж тем более ни при каких обстоятельствах не стал бы утверждать, кто спасётся, а кто нет, ибо это противоречит всей нашей апофатической традиции. Если не ошибаюсь, святой Филарет, митрополит Московский говорил, что наши стены до небес не достают…
Вы стали православным и начался Ваш тернистый путь уже в Православной церкви…
Я должен сказать, что он не был особенно тернистым. Это было важнейшее, ключевое решение в моей жизни. Хотя были и другие решения, например, о вступлении в брак, но это я всё-таки назвал бы главным.
Как Вам удалось подготовить принятие этого решения в семье? Обычно перемена веры – дело глубоко личное. Человек здесь принимает решение перед Богом, а вас, вдруг, оказалось двое?
Мне кажется… хотя я не могу говорить за свою супругу, для нас обоих это было зрелое решение, хотя каждый из нас вынашивал его по-своему. У неё, может быть я уже говорил, было ещё более глубокое разочарование в лютеранстве. Её опыт был, скорее, не книжный, а экзистенциальный, и потому означал возрастание чувства…
Практически сразу после окончания университета я приступил к исполнению обязанностей епархиального секретаря. Владыко Иоанн (Йоханнес (Ринне), епископ и митрополит Хельсинкский c 1970 по 1987, архиепископ Карельский и всея Финляндии с 1987 по 2001 год, на покое митрополит Никейский и экзарх Вифинии – В.С.) пригласил меня на эту должность. До этого, когда он был ещё архимандритом, мы встречались время от времени и он бывал у нас, но мы не были знакомы близко. В церкви приветствовали друг друга, встречались…
Каким Вы помните владыку Иоанна? Каким он был на Ваш взгляд?
В данный момент, я могу сказать, что вспоминаю его с любовью и уважением, что ни в коем случае не исключает того, что в памяти моей свежи некоторые его качества, которые я никак не могу принять. Совсем…
Мы были политическими радикалами 60-х и так далее. Не сталинисты или борцы за идею, но всё же. Наверняка, одним из факторов, повлиявших на меня в этом направлении были ультраправые убеждения в семье. Так или иначе, я всегда отдавал себе отчёт, что никогда не смог бы быть левым по убеждениям в Советском Союзе. Там, всё было бы, скорее всего, как раз наоборот, но в финляндской ситуации — так… Он же, старый Иоанн, был до мозга костей правых убеждений. Однажды, отец Хейкки Хуттунен (протоиерей Хейкки Хуттунен, председатель Европейской Конференции церквей — В.С.) был у него переводчиком где-то в Советском Союзе. После, он шепнул мне, что, наверное, где-нибудь в доме престарелых для шведоязычных в Турку, быть может, ещё можно отыскать даму с такими же радикальными воззрениями. Это – правда.
Владыко Иоанн, когда я вступал в должность, инструктировал меня. Он знал мои убеждения и позицию, и заметил, что официально, в должностном отношении их нет необходимости оглашать. И только гораздо позднее, на каком-то юбилее он поднял тост за что-то, за что — я не помню, но я сказал: «Владыко, за это я пить не стану!», и поставил бокал на стол. Все замерли с бокалами в руках… Владыко сказал: «Знаю я тебя, старый коммуняка!». Я только откомментировал, что и не старый я вовсе, а всего лишь сорокалетний. Сидевший напротив отец Ниило Карьомаа (прот. Ниило Карьомаа – священник Хельсинкского прихода на покое — В.С.) пытался меня утешить, что Владыко погорячился, я же отвечал, что нет, всё так и есть, он же меня знает.
Уже священником мне довелось вводить в Церковь одного старого коммуниста радикальных убеждений. Ему я объяснял, что теперь, когда ты становишься православным христианином некоторые из своих убеждений тебе придётся выкинуть из головы, но не все, потому что социальный этос тебе стоит сохранить. Тот же рассказал об этом отцу Виктору Райласу (протоиерей, преподаватель-методист основ веры, ныне покойный — В.С.) в Йоэнсуу. Он же у меня потом выпытывал, что ведь, наверняка я не это имел ввиду, а сказал так только из пастырских соображений. Я же чаще всего говорю именно то, что имею ввиду.
Вот, Владыке Иоанну удавалось, зная об убеждениях человека, которые он сам не разделял, не требовать молчания на этот счёт. Он не заставлял изменить мнение. Когда мне случалось что-то комментировать в социалистическом ключе, он на всегда отмахивался: «да знаю я, знаю!».
Во времена дискуссии об автокефалии в газетах писали то одно, то другое, он однажды намекнул мне, чтобы я написал что-то против автокефалии. Я ответил, что не могу, потому что не нахожу веских для себя причин почему. И всё так и осталось. При этом я точно знаю, что архиепископ Павел (Павел (Олмари), Архиепископ Карельский и всея Финляндии 1960-1987 гг.– В.С.) заставлял своего секретаря отца Хейкки Макконена (профессор, протоиерей, глава Богословского факультета Университета г.Йоэнсуу, ныне покойный – В.С.) писать против своей воли.
Не могли бы Вы поподробнее рассказать о вопросе автокефалии Финляндской Православной церкви, когда он стоял на повестке дня и почему?
Всё началось с такого, можно сказать, смешного момента. У архиепископа Павла были очень хорошие отношения с автокефальной ПЦА (Православная Церковь в Америке – В.С.). Ему доводилось часто быть её гостем, хотя она и не признана Стамбулом (Константинопольским Патриархатом – В.С.). Владыко Иоанн старался держать в отношениях с ней дистанцию. В личных отношениях — конечно, а так…. Однажды архиепископ Павел пригласил тогдашнего главу ПЦА посетить Финляндию с официальным визитом, когда они через Хельсинки направлялись в Москву. По всей видимости, Иоанн пожаловался в Константинополь, откуда пришёл резкий отказ. Визит не состоялся. С этим связана ненависть и злоба в отношении митрополита Иоанна, что он похоронил дело автокефалии ФПЦ и интриговал в Константинополе. Его самого это очень огорчало… Я не помню точно, я тогда ещё был секретарём владыки Иоанна, в конце 70-х… Владыко Иоанн был против автокефалии, а архиепископ Павел был этим очень оскорблён. Тогда же была установлена должность викарного епископа и основана третья епархия — сами по себе, вполне добрые начинания… Это теперь я знаю, что я не сторонник автокефалии, а тогда… Наша церковь не располагает достаточными ресурсами. Даже Православная церковь в Эстонии – другое дело, но не у нас.
Сколько времени Вам довелось быть секретарём у владыки Иоанна? Как Вы помните то время?
Я был его секретарём с апреля 1971-го года до лета 1980-го. Почти десять лет. Он рукополагал меня в 80-м г. во священники на Николин день, когда празднуется День независимости Финляндии, а пятью годами ранее во диаконы… Время секретарства у владыки меня во многом научило православной действительности, ведь его епархия простиралась тогда и до Лапландии! Случались поездки на Валаам, в Куопио…
Позднее, мне самому было страшно, как жизнь пойдёт дальше, когда я ему скажу, что оставляю должность. В качестве возможности я рассматривал преподавание основ веры в шведоязычных школах…
Надо сказать, что у него достало смирения просить меня остаться.
Вы искали чего-то нового или просто, что называется «исполнилась мера»?
В каком-то смысле, мера исполнилась… Нужно отметить, что, хотя я сам, по-человечески, совершенно не приспособлен к должности секретаря и всё то время просто терпел её, я всё же научился очень многому и вошёл в церковь гораздо глубже, чем ранее неофитом. Потом были некоторые моменты…
На самом деле была последняя капля, приведшая к моему уходу. У владыки Иоанна были такие симпатии… ну, например, к Израилю, к Южной Африке (в отношении которой он прямо сказал мне, что не благословляет меня комментировать этот вопрос), к хунте в Чили, к хунте в Греции. Так вот, он устраивал музыкальный вечер для послов Израиля и Южной Африки с супругами, кто-то ещё в нём принимал участие. Вечернее чаепитие, фоном пел хор Пореса (Хор «Псаллоо» п/р Раймо Пореса — В.С.) какие-то православные песнопения… А это было время апартеида! Подавались напитки, вёлся непринуждённый разговор. Я со столиком обходил гостей и приготовлял коктейли. У меня в голове проносилось: «Израиль…» Надо учесть, что я вполне открыто отношусь к евреям, но не разделяю идеалов сионизма. Я не сионист. А там, как раз, что-то жёсткое случилось именно на этой почве. И я думал, что совсем не за этим я изучал богословие, чтобы подавать этим господам коктейли. И хотя в заключении владыко Иоанн сказал: «Можешь себе налить. Присядь передохнуть…», я в этот вечер понял, что больше так не могу.
Была и иная причина, более веская. По финским меркам мы жили довольно бедно. В те годы оклад епархиального секретаря был ничтожен, по сравнению с количеством работы. Особенно, если больше нигде не подрабатывал… И вот, на всех дипломатических приёмах или с ним, или без него, всегда предлагалось неограниченное количество выпивки. Владыко умел пить… с бокалом Кампари в руке: «Пятый!». А мог быть и пятнадцатый. И я пил, а предлагали без перерыва. И я, вдруг, понял — я спиваюсь. К примеру, моя супруга не замечала никакой проблемы. Сам же я осознавал, что это плохо кончится. И это всё происходило с человеком, который с большим удовольствием служил бы священником! Так продолжалось почти десять лет, в остальном очень богатых и интересных для меня…
Теперь вопрос, который, на мой взгляд, нужно задать именно Вам: по-видимому, это – факт, что Православие в Финляндии в послевоенные годы сохранилось благодаря поддержке именно левых сил. Как Вы это объясните?
Не в бровь, а в глаз! В каком-то интервью, я не помню кому… Кто-то писал какое-то исследование. Я уже говорил, что положение Финляндской Православной церкви стало стремительно меняться в начале 60-х годов, во времена Кекконена (Президент Финляндии Урхо Кекконен 1956-1982 гг. — В.С.), к которому можно относится по-разному. В обществе сформировался радикализм, взломавший традиционные устои, те самые «Дом. Религию. Отечество». Религия, безусловно, означала лютеранство: если — финн, то лютеранин. Другим фактором, связанным с одной стороны с политикой Кекконена, а с другой стороны, благодаря левым, была вновь найдена восточная культурная традиция, тесно связанная с верой и Церковью. Из многих тысяч, некоторые храмы там всё-таки действовали. Здесь хотели видеть не её советское переложение, а именно саму матрицу русской культуры.
Я помню, в школьные годы, то ли учитель родной речи, то ли истории, не помню точно кто, считал, что в России нет никакой культуры. Он был абсолютно уверен. Это в 60-е годы! А как же композиторы? А как же писатели, которых стали ценить уже раньше, несмотря на то, что они были русскими? Они же являются частью той традиции. Чехов, Толстой, Достоевский… Русские были людьми, и в их числе были православные.
Что, на мой взгляд, непостижимо, так это то, что к тому времени были все предпосылки к принятию Православия. Казалось, что православному стало уже легко дышать в своей стране. Но церковное руководство не отреагировало на это никаким образом. Духовенство лишь вздыхало, что христианская культура гибнет, идёт слом, радикалы уничтожат всё христианское.
Вы имеете ввиду архиепископа Германа (Аава)?
О нём я ничего не знаю, я могу говорить о Владыках Павле и Иоанне. О Павле нужно сказать, что он уважал Россию и русское Православие (о нём владыко Иоанн говаривал: «он — совершеннейший рюсса!»), но он был из тех, кто стремиться сохранять status quo, чтобы ничто не нарушалось.
В те годы была готовность многие практические социальные вопросы рассматривать в духовном контексте. Уже тогда впервые поднимались вопросы загрязнения окружающей среды. Однажды на семинаре обсуждался этот вопрос, Владыко же Павел в своём слове акцентировал, что нужно в большей степени думать о духовном загрязнении. Так-то оно так, но речь-то шла совсем не об том.
Может быть всё это от того, что он оставался воспитанником довоенного времени?
Я думаю, что он был воспитанником своего времени, довоенного… Меня удивило, что когда здесь, в литературном кружке, в библиотеке в докладе о нём Паула Тоумикоски утверждала, что владыко Павел, с его-то толстовскими обертонами, участвовал в движении шюцкор! Я спрашиваю, как это возможно, что он участвовал в парамилитаристской организации? В действительности, никакая она была не «пара-», а вполне милитаристская организация. Опять была предпринята попытка «полирнуть» его образ…
Что-то в нём было… Как первосвятитель, он оказался настоящим благословением Финляндской Православной церкви. Оба они, и Иоанн, и Павел – были такими. Но в нём было и что-то двойственное, что маскировалось под внешне гармоничным образом.
На мой взгляд, интересно, что сегодня, когда ещё живы люди, которые если сами и не участвовали в событиях, то, по крайней мере хорошо помнят их ход, действующих лиц и степень их вовлечённости в дела, предпринимается попытка переписать начисто современную историю Финляндской Православной церкви, основываясь на слухах, мифах, догадках и домыслах? Порой кажется, что желание это более сильное, чем в иных странах. Я слышал, что сохранившийся личный архив архиепископа Павла содержит не более полутора метров документов, потому что он собственноручно уничтожил большую его часть. Разве это не может не способствовать возникновению мифов? Он сам заложил фундамент для всех этих домыслов.
…Владыко Иоанн рассказывал мне, что когда он стал епископом, то он уничтожил все свои прежние архивы. Спалил здесь, в котельной. Там и теперь, наверное, теплоцентр. Получается, что поступил так же… Свой поздний архив он опечатал. Сегодня он частично открыт. Но то, что Вы сказали – абсолютная правда.
Многие считают меня «иоанновцем» но я не был… не мог быть солидарен с ним. Я очень уважал владыку Павла тоже. Нужно сказать, что, хотя я и был секретарём владыки Иоанна, я не уверен, был ли я его доверенным лицом. При мне он никогда, никогда, не раскрывал своей теневой стороны. Даже когда я с ним не соглашался, в каком-либо вопросе.
Когда в контексте споров об автокефалии из Константинополя прибыл митрополит Хризостом убедить владыку Павла изменить выбранное направление, владыко Павел назначил меня переводчиком. Он сам понимал по-английски, да и говорил много красивее, нежели я, но пока я переводил, у него было время подумать, что сказать. Потом он поблагодарил: «Молодец! Хорошо переводил». То есть, я хотел сказать, что он и без меня всё прекрасно понял. Интересно, что, когда Павел ушёл, владыко Хризостом сказал мне: «напиши об этом разговоре рапорт своему архиерею». Этого я никогда не сделал. Что-то в общих чертах рассказал, но не более того. Да он и не просил, потому что, наверняка, получил по-гречески от Хризостома всю необходимую информацию. Я не мог этого сделать, потому что чувствовал, что владыко Павел оказал мне доверие.
Владыко Павел протежировал будущего владыку Иоанна и очень жёстко обозначил необходимость его архиерейской хиротонии. Однако, со временем, возникли разногласия и, в конце концов, их отношения оказались фактически разорваны. Как Вы помните эти события?
Печально, но это так. Самих событий я не помню, но вспоминаю разговоры, которые шли тогда, что архиепископ Павел стучал кулаком, что должно быть так, а не иначе. Сам я до сих пор считаю, что это было верное решение. У владыки Иоанна был та особенность, что он был обращенец из лютеран. Это вызывало нарекания в финской среде, но, думаю, что и среди финляндских русских тоже. Архиепископ Павел продавил его архиерейскую хиротонию. Ну, а потом…. Оба они были людьми сильной воли, а двух петухов в одном курятнике… Если бы один из них был уступчивее, положение дел было бы иное.
Для меня, одно тёмное место в образе владыки Иоанна заключается в его неоправданно широком расходовании собственных сил на искоренение любых начинаний Архиепископа Павла.
Это – правда. Если архиепископ Павел что-то начинал, то владыко Иоанн практически наверняка был против. И самое видное место в этом противостоянии занимают литургические нововведения Архиепископа Павла. Странно то, что когда я в последний раз виделся с владыкой Иоанном у него дома в Турку (жил он тогда в доме престарелых), я был с отцом Тимо Хирвоненом (заштатный священник Православного прихода Куопио – В.С.), желавшим задать ему пару вопросов, потому что он тогда писал докторскую диссертацию о переводе Литургии Преждеосвященных даров на финский язык в начале 1970-х гг. В том интервью Владыка Иоанн даже не пытался преуменьшить роль архиепископа Павла, что оказалось для меня полной неожиданностью. Не знаю, чего ждал мой тёзка, отец Тимо, но я ждал совершенно иного. В том контексте владыко признал его заслуги, но что касается позднейших богослужебных реформ: чтение тайных молитв на литургии вслух и пр., то им он противился всеми силами. Хотя, опять же, служение литургии с открытыми царскими вратами он сам благословил здесь в Хельсинки, в Троицкой церкви. В начале 70-х гг. это воспринималось как настоящий модернизм! А, вот, всё остальное – нет…
Вы, отец Тимо, были при владыке Иоанне в Хельсинки, а архиепископ Павел большую часть времени был в Куопио. Часто ли Вы виделись с владыкой Павлом? Чем Вам запомнились эти встречи?
Довольно редко… так чтобы мы были вместе. На меня он произвёл очень хорошее впечатление. Только позднее я узнал некоторые не особо приятные черты его характера. Например, когда молодым диаконом я совершал ошибки, а я, признаться, никогда так толком и не научился служить «по-русски»… Однажды была служба в молодёжном лагере в Ляюлияйнен, и он дал мне инструкции, причём с его собственными особенностями служения. Мне так и не удалось всё сделать правильно, потому что я был прикован к книге. Вопреки тому, что другие рассказывают, он меня после службы очень тепло пожурил: «Надо было бы, отец Тимо, сделать так и так. Ты не заметил, что ли?». Про него уже ходил анекдот, про «Десницу призывающую». Регенты, совершившие во время службы ошибку, видели неоднократно простирающуюся к ним из алтаря «Десницу призывающую»…
По-своему, его действия объяснимы, ведь он пытался во время своего первосвятительства провести в жизнь ряд литургических реформ и потому был вынужден быть требовательным к служащему духовенству.
Конечно, конечно. Но он не был привередлив, как утверждают некоторые. Никогда…
У меня сейчас впервые оформилась мысль, что, хотя он и предпринял ряд важных начинаний, и многое ему удалось, при всём при этом он основательно поколебал существующую до него единую богослужебную традицию. Этим он фактически дал толчок к возникновению современного положения, когда у нас практически в каждом приходе служат по-своему. А на службах, где по разным причинам присутствует несколько священников царит настоящий хаос. Духовенство не знает, как служить соборно…
Это так, но всё началось уже раньше, при епископе Александре. Как я уже говорил когда-то, в Хельсинки в Успенском на архиерейском богослужении царил беспорядок. Он ведь, в отличие от часто служивших владык Павла и Иоанна, служил редко. У него не было сил… Но то, что Вы сказали – правда. У нас сейчас столько же литургических практик, сколько священников. Сам я придерживаюсь линии плюрализма в определённых рамках. Но я так и не понимаю… Вот, в прошлое воскресенье пара священников в Успенском соборе упорно вычитывали длинные т.н. тайные молитвы вслух. В Успенском соборе это совершенно напрасное занятие. Нужно быть, как сказать правильно, немножко сообразительней, что ли.
В юности я окончил музыкальную школу по классу фортепиано, а потом несколько лет занимался классической гитарой. И, вот, именно через гитару, струнный инструмент, не прощающий ошибок, я понял, что свобода исполнения может быть достигнута только прекрасным владением техникой. Плюрализм возможен лишь на прочном основании. Это – профессионализм. Ты свободен, только когда владеешь базой…
Точно! Совершенно верно.
Вы упомянули литургические реформы, а мне вспомнился покойный протоиерей Йоханнес Сеппяля (священник ФПЦ, переводчик корпуса богослужебных песнопений на финский язык, ныне покойный — В.С.), который фактически стал персоной non grata при Владыке Иоанне? В чём там, собственно, был конфликт?
Я никогда так толком и не понял, почему он уехал из страны, перебрался в Швецию, где служил священником в греческой юрисдикции. Я совершенно не понимаю, потому что ещё в начале 70-х, мне казалось, они были друзьями. Что-то произошло… Однажды, когда тот уехал в Швецию, Владыко Иоанн сказал: «Я потерял Сеппяля». Именно так: «Я потерял…». Больше ничего об этом не знаю.
Возвращаясь к предыдущему вопросу, в чём Вы видите причину поддержки Православной церкви в Финляндии финскими социалистами?
Да, в СССР в это было бы невозможно. Нужно помнить, что интерес к Церкви, отчасти, был ответом на разочарование в строительстве послевоенного общества. «Разве за это мы воевали?», — как принято говорить. Советская система начинала уже давать сбои, причём гораздо раньше, чем всё произошло. Я думаю, что дружелюбие многих левых в отношении Православной церкви в Финляндии объяснялась их неприятием лютеранства, и всего, что с ним связано. Нужно было протестовать! На то и Православие сгодилось. О католическом т.н. «богословии освобождения» в лютеранской Финляндии знали в тогда лишь некоторые студенты-богословы, а Православие… С одной стороны, оно было своим, с другой стороны – восточным. Кроме того, утверждалось, что гонений на Православную церковь в Советском Союзе нет.
Сегодня, как Вам представляется, не является ли всё это плодом советской пропаганды? Православная церковь тогда активно использовалась Советским Союзом на внешнеполитической арене.
Я не знаю достоверно, но думаю, что пропаганда играла свою роль. В те годы мне хотелось верить, что церковным руководителям там удаётся и «овец сохранить», и «волков накормить», системе – своё, а так… Мне кажется, что связь с Финляндией была для них своего рода отдушиной, в их закрытом, статичном обществе. Я сам никогда не принимал участие ни в каких межцерковных контактах того времени, но кто-то из тех, кто принимал (я думаю, что это был лютеранский пастор из Эстонии или ГДР), рассказывал: «само собой, мне придётся писать рапорт секретным службам о ходе совещаний, но есть вещи, которые останутся за его рамками». Я не думаю, что многие из наших были способны понять такую позицию. В таких делегациях представителей левых сил не было. Их контакты строились на совершенно ином уровне средств массовой информации… Среди тех, кто принимал участие с нашей стороны, таких не было. Были, правда, упорные слухи о сотрудничестве со службами Юрьё Талыпина (Лонгин (Талыпин), архиепископ Клинский, представитель Московского Патриархата в Германии, ныне покойный — В.С.), но не знаю касалось ли оно идей или самой практики.
С годами у меня самого складывается мнение, что в Финляндии две этнические группы имели ярко-выраженное православное самосознание – финляндские русские и карелы-эвакуанты (в ноябре—декабре 1939 года распоряжением финляндского правительства была проведено принудительное перемещение населения Карельского перешейка, Северного Приладожья, крупных городов Выборг и Сортавала и других территорий, потенциально способных стать прифронтовыми, в глубь страны. Было эвакуировано 422 тысячи человек, что составило примерно 12 % населения Финляндии – В.С.).
В обоих случаях вера была частью их быта, накладывала отпечаток на их повседневную жизнь. В то время как собственно финское православное самосознание находится ещё на пути становления. Как Вам кажется подобное представление обосновано?
Я придерживаюсь того же мнения. Оно только зарождается. Среди русских это самосознание было очень выражено. Однако… кто-нибудь, наверняка, захочет меня распять за эти слова, но что касается православных карел, а это была очень большая этническая группа, то среди них, в силу ряда причин, было много тех, у кого православное самосознание оказалось весьма слабым. У старых женщин – да, оно было сильным. В нескольких семьях – да… Это видно хотя бы из того, сколько в их среде было смешанных браков. Были они и у русских, но в их семьях детей строго крестили в Православие. У карел-эвакуантов целое поколение, если не два, крещены в Лютеранство.
Но у карел не было такого порога ассимиляции, который был у русских. Русские заключали браки между собой, со шведоязычными, с немцам, тогда как карелы были, в принципе, финноязычными и могли ассимилироваться сразу…
Именно так. У бабуль, которых я знавал, ещё в середине 1980-х, дети были практически все лютеране. Кроме того, не могу не вспомнить, когда нас присоединили к Церкви, хотя присоединял отец Теппо Сиили (заштатный протоиерей, служит в Лохъя — В.С.), как чурались нас православные из карел, совсем иначе, нежели русские.
Каким Вы помните Митрополита Хельсинкского Тихона (Таякка)? Он как-то во всех разговорах остаётся в тени?
Он был персоной, но при этом — очень сложным человеком. У нас с ним отношения не сложились. Когда он выдвигался на Хельсинкскую кафедру, его соперником был овдовевший прот. Олли Бергман (офицер, дипломат и священник ФПЦ, ныне покойный – В.С.). Тогда мы в закрытом кругу духовенства обсуждали грядущие выборы и оценивали шансы сторон. Было устроено предварительное голосование, просто в качестве пробы. По результатам этого голосования, о. Бергман был бы избран подавляющим большинством голосов. После этого на каком-то собрании был задан вопрос, а каково мнение столичного духовенства? И тогдашний настоятель Хельсинкского прихода ответил за всех, что духовенство поддерживает Тихона. Тут я возвысил голос, что это совсем не так, что было предварительное голосование, и результат показал… Меня оборвали, что в нём не все принимали участие. Довольно резко. Отец Корелин подтвердил мои слова. Но, нашлись доброхоты, которые нашептали Тихону про этот разговор. Он после того стал говорить, что шведо- русские Хельсинки против меня, Корелин и Лехмускоски… Я позднее ходил к нему на приём, и признался, что, хотя и голосовал за другого кандидата, но буду за него всегда молиться и впредь. Тогда он выслушал мои слова как пастырь, но что-то на сердце у него все же осталось. Потом, когда шведоязычное радио брало у меня интервью о положении в Сербии, он тут же отзвонился архиепископу Иоанну в Куопио сообщить, что о. Тимо Лехмускоски играет в политику. Я же о политике не говорил ни слова. Только об истории… Он был быстр на суд и часто ершился…
Он довольно долго управлял кафедрой. Неужели Вам нечего зачесть ему в заслуги?
Мне не приходит на ум никакой монумент в его честь, подобный тем, что воздвигнуты многим архиереям… Он был человеком низкого профиля: часто ершился и умел быть колючим, но при этом, умел давать другим дорогу. Не становился на пути. Это уже много для архиерея. У нас с ним были сложные отношения, хотя и без взаимных обид. Так, награждая меня протоиерейством в честь моего 50-летия, он сказал: «Ты этого звания не заслужил!». Вот, тогда я его оценил! Тогда мне, в какой-то мере понравился его стиль, но он умел быть излишне безразличен к обычным людям.
Вы упомянули о. Олли Бергмана. Чтобы Вы могли о нём рассказать?
Мы не были с ним близко знакомы, хотя у нас были дружеские отношения. Мы говорили с ним по-шведски, что может отчасти проиллюстрировать наши отношения. Владыко Иоанн рассказывал, что до него, Православная церковь в Финляндии совершенно окуклилась в своей финскости. Никаких контактов ни с кем. И, вот, на том фоне было только два окна во внешний мир: проф. Хейкки Кирккинен (бывший профессор истории Восточно-Финляндского Университета — В.С.), которого как историка я лично ни во что не ставлю, и дипломат Олли Бергман. Я верю, что это мнение уместно и во многом соответствует действительности. Как профессиональный дипломат он был человеком протокола, в том числе и в отношении богослужения и церковного управления.
На том «господском приёме», о котором я рассказывал, в числе приглашённых был и о. Олли Бергман. Он тогда сослался на то, что говорит только по-французски и по-немецки, а потому у него нет общего языка с остальными гостями. Так он старался избежать политически сомнительной ситуации.
Однажды, в интервью «Ortodoksiviesti» он сознался, что вопреки церковной традиции он – член Социал-Демократической партии. Я тогда этим остался очень доволен, что социал-демократ, а не представитель национальной коалиции (правоцентристская политическая партия в Финляндии — В.С.).
У него был какой-то официальный церковный статус, или же он служил заштатным священником в свободное от основной работы время?
Именно так. Но при этом он многократно избирался делегатом Поместного собора от духовенства, состоял в Совете уполномоченных прихода. К примеру, он был делегатом Поместного собора, на котором обсуждался вопрос о переводе Православной семинарии из Куопио в Йоэнсуу. На нём, часто выступая в роли председателя на сессиях, он активно выступал за перенос Семинарии.
В принципе, хотя он и оставался заштатным священником, он имел серьёзный вес в церковных делах.
Он был из пула архиепископа Павла?
… Я думаю, что и да, и нет. Он был дипломатом.
В этом контексте могу рассказать случай. Однажды, здесь в приходском зале о. Митро Репо (финляндский политик, заштатный священник Хельсинкского прихода — В.С.) рассказывал об архиепископе Павле, что называется, «мёд и сироп» о том, каким он был чутким и отзывчивым. Когда же мы уходили оттуда, нас было несколько человек вместе, Бергман тогда сказал, не о. Митро самому или публично, а нам, между собой, что это, между прочим, совершенная неправда. Чтобы архиепископ Павел был чутким и отзывчивым?! Архиепископ Герман — да, но Павел…. Даже я сам в свете своих ограниченных сведений не могу под этим подписаться… Он был очень критичен. При этом умел строить отношения как с владыкой Павлом, так и с владыкой Иоанном.
В те времена, когда Вы ещё только интересовались Православием, Вы уже понимали, что есть русские православные, есть православные карелы и подобные им группы? Была ли заметна роль карел-эвакуантов в приходе во второй половине 60-х начале 70-х?
Всё определялось моими контактами в то время, а они были русскими. Совсем немного было финноязычных, как например, супруги Сиили. Конечно они сыграли свою роль… На выборах уполномоченных… да, и вообще, на любых выборах в приходе была два фронта: т.н. православные финляндцы Хельсинки, хотя на самом деле за очень редким исключением они все были карельского происхождения, и славянская группа, которые не называли себя «русскими», но «славянами»…
Вот, кстати, к вопросу о самосознании, ведь русские в Хельсинки уже после войны, наверняка, были в меньшинстве, но они были столь активны, что их кандидаты очень долго сохраняли большинство в приходских органах правления: Совете уполномоченных и Приходском совете. Православные финны от выборов к выборам пытались изменить ситуацию. И только в конце 70-х годов, как я помню, стало возможным, чтобы некоторые кандидаты баллотировались по обоим спискам, раньше это было бы немыслимо.
Вы помните кого-нибудь из тех, кто баллотировался по обоим спискам? Это очень интересное явление, потому что такой депутат фактически пользовался доверием обеих групп…
В конце 70-х гг. был такой банкир Алексантери Левонен, его я помню. Но были и другие. Вот он и ему подобные немного сглаживали противостояние.
Ещё в середине 60-х отец Теппо Сиили попытался создавать молодёжный выборный лист, но если из него хотя бы одного кандидата удавалось выбрать, то это уже было что-то. Такие сильные были эти два фронта. Позднее их конфигурация изменилась.
И опять в контексте этого православного самосознания – скачок в семидесятые. Старый Иоанн, не отличавшийся особым расположением к русским, однажды, когда я был уже его секретарём, спросил меня, как прошли выборы. Я ответил, что русско-славянский лист прошёл. Он ответил: «Ну, и хорошо. Они, несмотря ни на что, по крайней мере, церковные люди». Даже он, кто с глазу на глаз говорил «рюсса» (швед. «ryssä», уничижительное наименование русских в Финляндии — В.С.), видел, что сильное православное самосознание было именно у русско-славянской стороны.
Покойный владыко Иоанн был интересной личностью, многогранной и разносторонней. Но его отношение ко всему русскому имело свою внутреннюю динамику. Интересно, что изначально из двух архиереев — Павла и Иоанн — именно Йоханнес часто бывал в Валаамском монастыре в Хейнявеси, и тогда ему там нравилось. И это несмотря на то, что Владыко Павел сам был валаамским монахом, а владыко Иоанн даже не владел русским. И, несмотря на это, он туда ездил, сиживал со стариками-монахами на лавочке, не имея возможности даже поговорить с ними. Митрополит Иоанн часто бывал и в Ленинграде, служил в храме Ленинградских духовных школ. Потом вдруг что-то случилось. Его отношение ко всему русскому резко изменилось. Не была ли тогда предпринята неудачная попытка вербовки или что-то в этом роде?
Это интересный момент. Я знаю, что его пытались вербовать, но ничего не знаю о деталях. Он стал очень критичным к русским. Это случилось во времена Митрополита Никодима (Никодим (Ротов), Митрополит Ленинградский и Ладожский, Председатель Отдела Внешне-Церковных сношений Московского Патриархата в 1960-1972 гг. – В.С.). Владыко Иоанн в чём-то очень ценил Никодима, а в чём-то сильно сомневался, он рассказывал мне об этом с глазу на глаз. Учитывая, в какой ситуации ему как церковному человеку приходилось трудиться, русская поговорка «и волки сыты, и овцы целы» очень уместна. Ясно, что никакой патриарх сам не спасает Церкви Христовой. Это не под силу, даже папе. Но в той ситуации… У нас в определённых кругах жёстко осуждали линию Митрополита Никодима и Патриарха Алексия I (Алексий I (Симанский), Патриарх Московский и всея Руси в 1945-1970 гг.), но оказывались ли эти люди сами когда-нибудь в подобной ситуации?
Я имею ввиду только то, что это было так нагло, отсюда, сидя в мягком кресле за чашечкой кофе, выносить такой суд… Вот что мне претит. Когда я сам говорю нынешним молодым богословам, я называю его «Никодим Великий»…
Вы жили в Швеции, расскажите об этом периоде Вашей жизни?
Да, этих периодов было несколько. Во-первых, я отношусь к числу т.н. «детей военного времени» (В 1939-1945 гг. постановлением Финляндского правительства ввиду угрозы советской оккупации финские дети эвакуировались в северные страны, главным образом, в Швецию. Всего было эвакуировано около 80.000 детей. К концу 1940-х гг. большая их часть вернулась в Финляндию — В.С.). Об этом периоде я не помню ничего. Я был слишком мал. Из эвакуации я вернулся не сразу после окончания войны. В Финляндии работала Контрольная комиссия (Союзная контрольная комиссия, орган контроля над Финляндией в переходный период после её выхода из состояния войны со странами-членами антигитлеровской коалиции в результате подписания договора о перемирии, действовала в период 1944-1947 гг.– В.С.), а мой отец потенциально мог был быть подвергнут репрессиям. Про это время я больше ничего не знаю.
В студенческие годы я проехал Швецию автостопом и всё.
В 1966 г. я познакомился Воллмаром Холмстрёмом (православный букинист, издатель старейшего православного периодического издания в Швеции «Ortodox tidning» — В.С.) из Стокгольма. Он тогда бывал в Хельсинки регулярно. Он тогда издавал православный журнал на шведском языке, и я ему в это помогал чем мог.
И уже много позже, в конце 80-х я временно служил священником в финском в Стокгольме. Тогда там ещё не было настоятелей… Наверное, я и сейчас бы продолжал там служить, если бы мог сам стоять. Тогда, может быть, пару месяцев в году я проводил в Стокгольме.
Как бы Вы объяснили незнающему человеку факт присутствия Финляндской Православной церкви на шведской земле? Что это за приход? Кто его прихожане? В чём, собственно, основная идея?
Начало ему было положено эстонцем по рождению, протоиереем Мартином Юхкамом, деятельность которого я сам не всегда, а может, даже и чаще всего не приветствовал. Он был портным, и хорошим портным, а кроме того активным и прекрасным организатором и вдохновителем. Но он был исключительно «карелоцентричным» в своей деятельности. Причём не только в отношении эвакуантов, а вообще. Может быть у него и были какие-то корни. Тут я в большей степени обращаюсь к догадкам, потому что общим правилом в Швеции было, что уже второе поколение переселенцев обращались в лютеранство, и лишь немногие сохранили православную веру. Так вот, его трудами и после него этот приход был сильно и очень сильно финско-карельски окрашен, но при этом очень живой и активный. Прихожанами были карелы и финны, бежавшие из страха выдачи в Советский Союз, а позднее и приехавшие на заработки в Швецию. Я не помню точно, был ли он основан в конце 1950-х или начале 1960-х, но именно трудами прот. Мартина Юхкама. Он многое сделал. Однако, впоследствии, по моим представлениям, а я могу быть неправ, всё съёжилось ввиду отсутствия следующих поколений. Никого почти уже не оставалось… При этом некоторые в приходе до судорог пытались держаться за финский язык как богослужебный. Ни слова по-шведски!
После о. Юхкама священником в приходе стал отец Игнациус Ек – швед, немного говоривший по-фински. Я думаю, он учился в Куопио. Так вот, он, будучи чистокровным шведом, пытался что-то сделать для продвижения Православия в шведоязычной среде, но ему это практически не удалось. При этом он, ведь, служил священником также и в шведском православном приходе св. Анны Новгородской. Он пытался объединить силы, но безуспешно. Финны воспрепятствовали. Мой родственник о. Олави Лехмускоски видел необходимость хотя бы частичной интеграции, но возникли трения иного рода. И только во времена о. Маркку Салминена (священник финского православного прихода в Стокгольме в 1992-1997 гг., ныне протоиерей, настоятель Хельсинкского Православного прихода – В.С.) случился прорыв в сторону того, что журналы заседаний приходского совета стали издаваться как по-фински, так и по-шведски, и заседания Приходского совета стали вестись на шведском языке. Прихожане финны к тому времени в языковом смысле уже практически ассимилировались.
Теперь, я бы сказал… Да и о. Микаэл Сундквист (священник финского православного прихода в Стокгольме в 1998-2002 гг., ныне протоиерей, священник Хельсинкского Православного прихода – В.С.) поступил бы также, если по независимым от него обстоятельствам возглавляемый им в то время приход не был бы вынужден продать помещения для проведения молодёжных лагерей в Бредаред (в окрестностях Бурас – В.С.). Это сделало его предметом совершенно незаслуженной ненависти, в которой сыграла свою роль и языковая политика тоже. Кроме того, что государственные субсидии к то времени значительно сократились.
В результате, сегодня в Стокгольме сильный православный приход, имеющий как финские, так теперь уже и шведские корни.
Как обстоят дела в других регионах Швеции, где мне доводилось служит в конце 80-х гг., я не знаю. Я слышал, что когда время от времени совершаются службы в Гётеборге, церковь переполнена. И именно финноязычными православными.
Тут не может не сказываться и тот факт, что раньше при переезде приходу сообщали, что такой-то православный переехал по такому-то адресу, встречайте. В рамках нынешнего законодательства этого делать нельзя. Многие даже не знают, что поблизости есть церковь.
Свои сложности создавал митрополит Шведский и Скандинавский Павлос (Меневисоглу) (Вселенского патриархата – В.С.), который никак не мог понять, что может быть какое-то иное православие, кроме его греческого извода. Понятно, что речь здесь идёт об этнофилетизме («племенное деление, то есть племенные различия, народные распри и разногласия в Христовой Церкви», осуждённые на Поместном Константинопольском Соборе 1872 года – В.С.), но для финского прихода напоминанием должна служить судьба богатейшего когда-то эстонского православного прихода в Стокгольме, который теперь уже прекратил своё существование.
Принимая во внимание, что это интервью будет издаваться на русском языке, и читателями будут, главным образом, русскоговорящие православные Финляндии, я хотел бы спросить о ситуации, сложившейся в начале 90-х, когда в Успенском соборе Хельсинки стали служить по-фински, а церковно-славянские службы стали отправлять в Троицкой церкви. Произошло, так сказать, перераспределение сил. Помните ли Вы ту ситуацию?
Помню хорошо. В то время я ещё служил приходским священником и был членом Приходского совета. К тому времени былое противостояние финнов и «славян» в приходе уже практически угасло. Действительность была такова, что Троицкая церковь была абсолютно мала для обслуживания духовных нужд растущего числа финноязычных прихожан. Это было ещё до новой волны иммиграции из России. В Успенском соборе, в особенности, на Всенощном бдении присутствовало 5-6 прихожан. При этом пел великолепный хор. Отцы Александр Корелин и Арви Карпов (на протяжении многих священник Православного прихода Хельсинки – В.С.) служили священниками, отец Михаил Крысин – протодиаконом…
Я тоже любил служить там диаконом, потому что, с одной стороны, о. Михаил Крысин был прекрасным наставником, а с другой – акустика сглаживала мой плохой церковно-славянский.
Понятно, что так не могло долго продолжаться. Кто-то ещё противился переменам, но уже без остервенения, скорее от безнадёжности… Кирилл Глушкофф говорил: «Что же, бросать Успенский? Да, он мне как мать!». Однако и он уже не возражал, хотя и был в числе принимавших решение. Такова была изменившаяся реальность.
Я думаю, что и сегодня, хотя Троицкая церковь и наполнена прихожанами, большинством по-прежнему остаются финноязычные. Может быть настанет тот день, когда будем меняться обратно.
А запомнился ли Вам кто-то особенно, кто принимал тогда деятельное участие в переменах тех лет?
Среди финноязычных я не помню никого, кто бы особенно пламенно радел в пользу перемен. Одно, довольно короткое время в Совете уполномоченных прихода была Яана Венкула (социовед, психолог и исследователь – В.С.) из университета. Сейчас она, должно быть, уже на пенсии. Вот, её я помню, как некую комету. Больше, пожалуй, никого.
Это тоже интересный момент. Мы всюду подчёркиваем важность соборного начала в Церкви, но коллектив имеет и обратную сторону: он стирает лица. Иногда кажется, что таких ярких личностей, какие были раньше, теперь не стало?
Похоже на то… Но это не всегда плохо. Многие яркие личности – очень проблематичны! В те годы, правда, не было никого, про кого можно было бы сказать: «вот, солнце на небосклоне!». Сильные позиции демонстрировались как с той, так и с другой стороны. Например, во времена прежнего настоятеля (протоиерея Вейкко Пурмонена – В.С.), когда произошли все эти перемены. Однако, во многих других вопросах….
В 1980 году Вы, о. Тимо, были рукоположены во священники и прослужили в приходе двадцать лет. На эти годы выпал так называемый Эстонский кризис между Вселенским и Московским патриархатами. Как вы помните обстоятельства с ним связанные?
Тут надо начинать с того, что на праздник Святителя Николая в 1980-м году митрополит Иоанн рукоположил меня во священники. На следующий год меня избрали на должность третьего священника Православного прихода Хельсинки, после о. Тапани Репо. В то время в приходе еще было противостояние между карело-финнами и «славянами», хотя и не такое очевидное как раньше. Тогда «славяне» поддержали мою кандидатуру на выборах. Как кто-то с горечью (а недовольные всегда бывают) тогда отметил: «силами русских». Позднее Митрополит Тихон тоже говорил: «шведо-русские Корелин и Лехмускоски»…
Эстонский кризис случился, когда владыко Иоанн уже стал Архиепископом (Карельским и всея Финляндии — В.С.), а Митрополитом Лев (Его Высокопреосвященство Лев (Макконен), Архиепископ Карельский и всея Финляндии — В.С.) был сначала в Оулу, а потом был переведён в Хельсинки. Когда кризис разразился (разрыв евхаристического общения между Вселенским и Московским патриархатами в 1995 г. – В.С.), тогда случилось странное. Нас было несколько, и я в их числе, кто несмотря на то, что пользовался поддержкой «славян», ввиду ряда своих контактов и прежних своих симпатий к судьбе Эстонии, выступили на её стороне. Некоторые выступили с резким неприятием линии владыки Иоанна. Основными причинами такого неприятия были симпатии к России и зависть к нему. Одни не выносили его за анти-русские настроения, а другие за деспотические склонности. Да, он был деспот, но просвещённый деспот! Причины, стало быть, были личного порядка, или же опять, филетического.
Эстонский вопрос здесь курировал отец Хейкки Каски (диакон Православного прихода Хельсинки – В.С.). У меня были свои эстонские контакты на протяжении многих лет, но у него связи были ещё более интенсивные. Это только моё предположение, но кажется, что само Обращение эстонского духовенства во Вселенский патриархат о восстановлении церковной автономии было в общих чертах составлено на кухне у о.Каски. По рассказам эстонских священников, владыко Иоанн занимал в этом вопросе осторожную позицию, что было ему далеко не всегда свойственно. Да, он был посредником в отношении Стамбула, но изначально он, отнюдь, не был вдохновлён этой идеей, как можно было бы потом себе представить, имея ввиду его нелюбовь к русским. Именно поэтому, мне сразу показалась совершенно необоснованной та волна ненависти, которая обрушилась на владыку по этому поводу. Он был назначен посредником и выполнял свои функции, но без какого-либо особого энтузиазма.
Положение было сложным. Как рассказывал бывший в то время секретарём Митрополита Таллинского и всея Эстонии Корнилия (Якобса) отец Рафаил Хинрикус, та автономия, которая была предложена из Москвы фактически означала полный контроль. Он же выражал уверенность, что в деле принимало активное участие помимо Московского патриархата и Посольство…
Печально, что так всё сложилось. Должен ещё сказать, что Поместный собор Финляндской Православной церкви, на котором обсуждался этот вопрос, я считаю самым стыдным моментом своей церковной карьеры. Это была так тяжело, когда мои друзья вставали, буквально, трясясь от ненависти поносили Иоанна, а те, кто ранее были настроены демонстративно анти-русски, вдруг становились русофилами… Я ещё раз подчеркиваю, что огромную роль играла личная антипатия. Многие восприняли ту ситуацию как представившуюся возможность обрушиться на владыку Иоанна. Как мне рассказывал один пожилой прихожанин, финансист, состоявший на протяжении лет членом соборной комиссии по финансовым вопросам, лицо, пользующееся доверием и т.д., что на него выходили с просьбой подписать петицию о низвержении Архиепископа Иоанна. Он же ответил: «не я его выбирал, не мне его снимать».
Для меня это оказалось одним из серьёзнейших испытаний, которое мне довелось претерпеть на протяжении всей моей церковной карьеры.
Какие ещё перипетии 80-90 -х годов на Вашей памяти заслуживают «упоминания в истории»?
Вот, я опять должен высказаться в негативном ключе. Девяностые годы стали временем массовой иммиграции из России и Эстонии, с востока. И Финляндская Православная церковь оказалась абсолютно не готова принять их. Вы и сами это хорошо помните то время, можете, если что, поправить. Кирилл Глушкофф рассказывал, как он пытался обсуждать складывающую ситуацию, но слышал в ответ: «они все или проститутки, или шпионы». Это был вызов! Ответить на него так и не сумели…
Интересно, что именно прихожане с русскими корнями были настроены наиболее критичн по отношению к иммигрантам из России.
Как православный финн я считаю, нужно было серьёзно думать над тем, что со всем этим делать. Например, Хельсинки всегда был многокультурным, а в царское время, я думаю, может быть даже более многокультурным, нежели сейчас. Отец Александр Корелин, после выхода на пенсию служивший в основном службы на церковно-славянском, однажды сказал: «скверно то, что поезд уже ушёл». Тогда мы упустили свой шанс!
Со своей стороны, я считаю, что в контексте многокультурности, о которой так много говорится в нашем приходе, русские не только сохранят свои позиции, но и усилят их в будущем.
Отец Тимо, уже на протяжении десятилетий вы – известный и популярный духовник. С перспективы Вашего служения, какие перемены Вы наблюдаете в Церкви. Церковь ведь община людей, а люди подвержены всевозможным влияниям? Может быть, есть что-то, чего Вам сегодня не хватает, что утеряно уже безвозвратно?
Мне трудно ответить на этот вопрос, потому что в последнее время у меня мало новых духовных чад, а старые уходят в мир иной или уезжают далече. Трудно делать общие выводы. Каждый человек – особая судьба… К тому же, я человек живущий данным моментом, не умею смотреть в будущее, и не вздыхаю по прошлому. Я живу сегодня, за что Богу — слава!
Одно время я вёл приходские курсы катехизации. Тогда мне иногда стало казаться, что… Я боюсь сказать, в мотивации – это слишком сильное слово – людей, желающих принять православие, произошли некоторые изменения. Сейчас, конечно, здорово, что катехуменическая подготовка так структурирована и т.д. Но, вот, с мотивацией…
Ну, а с другой стороны, таких крепких бабуль, как раньше, русских или карельских, больше нет. Ничего не поделать!
То, чего мне действительно не хватает, я уже писал об этом… это я о резком сокращении числа исповедей. Может быть, они раньше и были механическими…. Вот, это, пожалуй, и есть — самая суть ответа на Ваш вопрос. Механика все же даёт формальную возможность обратиться вглубь.
О чём я не жалею, так это о том, что была прервана традиция т.н. общей исповеди. Я всегда был против неё. Но теперь уже нет тех очередей на исповедь, которые раньше стояли Великим постом, хотя они и тяжелы для священника. Сам бы я уже не справился бы…
Сейчас, на старости лет, я иногда думаю, что Литургия раннего Архиепископа Павла всё же близка мне. Я в своё время, несмотря на запреты Владыки Йоханнеса, читал тайные молитвы сначала про себя, а когда хор заканчивал, то окончание молитвы вслух. Он мне делал замечания, а я продолжал так поступать… Видите, какой я неизлечимый индивидуалист! Сейчас мне этот обычай начинает снова нравиться, что в моём случае должно, видимо, свидетельствовать о впадении в маразм… В том смысле, что однажды выученное впоследствии возвращается. Хотя, в тоже время, считается, что освоение новых действенных методик является частью органического развития.
В те годы пренебрежение ко всей прежней богослужебной традиции так безоговорочно декларировалась, что вызвало у меня отторжение. В конце концов, если Православная церковь в России на протяжении веков так служила, нельзя же всю эту традицию просто отметать как никчёмную! Я вполне осознаю необходимость обновления. Жизнь идёт вперёд. Но основная слабость литургических взглядов Архиепископа Павла, да и многих после него, была в том, что они воплощались в духе «must» (англ. «дóлжно»), единственно верного решения.
Как бы Вы озаглавили Вашу жизнь?
Пока не знаю. Она ещё не завершилась.
Может быть кульминация?..
… я ещё не думал. Всё от того, что я живу в этом моменте. Всё время… Это хороший вопрос, мне стоит над ним подумать. Именно в этом ключе.
В молодости – мечты. В зрелости – реалии. Картина жизни меняется. Прежнее больше неактуально…
В этом смысле могу с благодарностью сказать, что я получил то, о чём мечтал более всего. Я, Божией милостию, священник. На практике всё оказалось ожидаемого короче, лет на десять раньше времени. Как-то я сказал супруге: «Если бы у меня не было тебя, я был бы римо-католическим священником, и может быть, уже папой!». Отвёл Господь!
Сердечное Вам спасибо, отец Тимо, за откровенный и подробный рассказ! Сил Вам, здоровья и долгих лет!
